Заблудившись в безмолвии этого бескрайнего поля, я оказался в плену своих собственных мыслей и тревог. Каждая тропинка, по которой я брёл, казалась бесконечным путём одиночества, тернистым и бесчеловечным. Моя душа корчилась в муках, и с каждым шагом я ощущал, как страх и неуверенность проникали в меня всё глубже, словно темнота, жадно пожирающая свет. В этом умирающем мире я был совершенно один.И вдруг, словно мираж на горизонте, передо мной возникло старое, забытое пианино. Оно стояло в чаще, потерянное, как и я сам. Я остановился перед ним, почувствовав, будто это отражение моей собственной боли и утраты. Сев за инструмент, я нерешительно положил пальцы на холодные клавиши, и они, дрожа, начали рождать звуки. Моя музыка была мрачной и отчаянной, как мои собственные мысли и страхи.
Ноты словно вязли в моей душе, путались, как колючие тернии, ранящие меня изнутри. Мои пальцы дрожали, но я продолжал играть, изливая в эту музыку всю свою боль, весь свой страх. Это была моя попытка вырвать из себя терзающие меня тени, словно удары по клавишам могли освободить меня от того, что терзало моё сердце.
И вдруг, когда я почти утонул в этом звуке отчаяния, пианино вспыхнуло. Пламя, казалось, вырвалось из глубин его сущности, разливаясь вокруг меня в бешеном танце огня. Огонь окружил меня, поднявшись к небу, словно откликаясь на мои мелодии, насыщенные болью и горем.
Я чувствовал, как пламя охватывает меня целиком, и моя душа погружалась в этот огненный ад. Страх и отчаяние, некогда терзавшие меня, теперь становились частями моей музыки, и она, обжигая, поглощала меня. Огонь и звук слились воедино, и я утратил себя в этой апокалиптической симфонии.
Когда всё угасло, а я остался среди тлеющих углей, что-то изменилось внутри меня. Моя душа была иссушена, но в ней теперь горел новый огонь. Я взял обугленный кусок дерева от сгоревшего пианино и на смятом листе бумаги вывел ноты, ставшие мелодией моей жизни. Измождённый, но всё ещё живой, я ждал рассвета.
Эта музыка, рождённая из пламени и боли, была моим криком. Она прожигала меня изнутри, сжигала дотла, но именно в этом огне я нашёл своё искупление. Я был один в этой симфонии отчаяния, и каждый звук был мольбой о спасении.
